Парк руин

«Темный лес» Таисии Коротковой — первый проект художницы, созданный в жанре тотальной инсталляции. Черно-белые графические «ведуты» развешаны по полутемному залу наподобие шпалер в сказочном замке или живописных задников и кулис старинного театра, на сцену которого разрешили подняться публике — так, чтобы в лесу и правда можно было если не заблудиться, то поблуждать. Он похож не столько на непролазную заповедную чащу, сколько на чуть тронутую запустением всемирную выставку, где сквозь ажурные заросли проступают очертания величавых и таинственных сооружений, представляющих собой всевозможные чудеса прогресса — башни и купола, антенны и радары, пусковые установки и генераторы. Даже не всемирную выставку, а ВДНХ — большинство «чудес», которыми здесь можно полюбоваться, до сих пор разбросаны по территории бывшего СССР.

Новый проект Таисии Коротковой продолжает темы, с которыми художница начала работать в своих предыдущих живописных циклах. Она исследовала мифологию прогресса и достижений, наследие и руины советской научно-технической утопии в живописных сериях «Технология», «Музей космонавтики», «Закрытая Россия» и других. Таисия Короткова работала в нарочито анахроничной технике живописи темперой, благодаря которой сюжеты ее полотен смотрелись словно в искусственно отдаленной перспективе. Изображенные на них развалины заброшенных оборонных сооружений бывшего СССР напоминали романтические руины, а скафандры в музеях космонавтики казались древними, как египетские саркофаги.

В «Темном лесу» Таисия Короткова радикально меняет технику и масштаб работ. Вместо живописи — черно-белая графика, отсылающая, по словам художницы, к старинным, в стиле модерн, иллюстрациям к классическим сказкам: темный лес ведь прежде всего сказочное место. Только выполнена эта графика не на книжных разворотах, а на огромных свисающих с потолка клеенках. Изображения выглядят более истонченными, чем предыдущие дотошно выписанные камерные живописные полотна Таисии Коротковой, — и в то же время они не дают зрителю возможности дистанцироваться, окружая его тем самым темным лесом, в котором впору заблудиться. Их бесплотность – бесплотность всепроникающего призрака.

К «Темному лесу» очень подходит определение «хонтологический» (призракологический). Неологизм hauntology (hantologie) был предложен философом Жаком Деррида в книге «Призраки Маркса» в 1993 году. Ко второй половине 2000-х годов «хонтология» благодаря английским мыслителям и музыкальным критикам Марку Фишеру и Саймону Рейнолдсу превратилась в название одного из направлений электронной музыки — и стала одним из векторов современной культуры, охваченной ностальгией по утраченным версиям будущего. Клаустрофобия вечного настоящего и неизбежность капитализма для Фишера были во многом связаны с распадом СССР. Термин «хонтология» редко применялся для описания явлений современного искусства. Но хонтологические изыскания Фишера в блоге k-punk 2000-х годов, затрагивающие не только музыку, но и кино, и сериалы, совпадают с интересом к заново открытой теме «руин», к которой обращается, например, английский искусствовед, эссеист и куратор Брайан Дилон, в 2014 году сделавший выставку Ruin Lust в Tate Britain. Руины, переоткрытые в 2000-х годах, — это руины модернизма, того самого ненаступившего будущего. Культ новых руин совпадает с появлением термина «социалистический архитектурный модернизм», основные объекты которого также предстают в виде руин — от заброшенных «спомеников» бывшей Югославии до причудливых автобусных остановок на территории бывшего СССР.

Хотя про «хонтологию» писали в основном европейские авторы, фрустрированные окончательным крахом социалистической альтернативы будущего, хонтологические мотивы можно обнаружить у постсоветских художников нескольких поколений — будь это Ирина Корина или Данила Ткаченко, Павел Отдельнов или Арсений Жиляев. Даже Илья Кабаков 2000-х годов с его многочисленными «памятниками исчезнувшей цивилизации» выглядит идеальным хонтологическим художником. Но, наверное, наиболее остро и парадоксально хонтологическое мироощущение проявляется в работах художников поколения Таисии Коротковой, для которых потерянными оказались как коммунистическая утопия, так и свободное будущее после конца социализма, о котором могли мечтать советские нонконформисты. К тому же Таисия Короткова, как и ее соученики по Суриковскому институту, стремится ответить на вопрос, что можно описать языком наследующей соцреализму фигуративной живописи, которой их обучали, какие смыслы и сюжеты генерирует эта эстетика, сегодня оказавшаяся почти «беспредметной». «В целом, если брать ту сторону советского искусства, которая мне интересна и с которой я как художница, видимо, буду продолжать пока работать, — это утопия, миф о прекрасном будущем или настоящем со всеми вытекающими последствиями. Соцреализм и пропаганда мне не интересны, а вот в авангарде и оттепели есть на что посмотреть и чем вдохновиться», — говорит художница.

Хотя большая часть сооружений, представленных на новых работах Таисии Коротковой, функциональны и связаны с оборонно-промышленным комплексом, на черно-белых «гобеленах» в окружении зелени они кажутся причудливыми архитектурными утопиями, причем утопиями всех времен и народов. Почти мирискуснический фантасмагорический пассеизм, которым Таисия Короткова окутывает свои «руины», окончательно путает датировки. И, например, шар радиолокационной станции «Неман-П» на казахстанском полигоне вместе с разместившейся в лесу рядом шахтовой ракетной установкой начинают походить на утопические архитектурные проекты Леду и Булле. Единственное сооружение за пределами бывшего СССР, которое можно найти на этой призрачной ВДНХ, — знаменитые звуковые зеркала, построенные в Великобритании после Первой мировой войны как часть системы противовоздушной обороны и оказавшиеся ненужными после изобретения радаров. Причудливые сооружения на побережье Кента стали культовым местом хонтологических паломничеств, в том числе и благодаря снятому в 1999 году пленочному черно-белому фильму английской художницы Тациты Дин, и не раз упоминались в контексте «руин модернизма».

Остальные сооружения в «Темном лесу» также не обойдены вниманием паломников-сталкеров, любителей заброшек и конспирологического фольклора, окружающего бывшие секретные объекты. Художница ссылается и на субкультуру «сталкеров», и, собственно, на фильм Тарковского, также входящий в «хонтологический» канон. Благодаря множеству пабликов в интернете, эти индустриальные руины уже успели стать почти китчем (о чем писал тот же Брайан Диллон) — таким же клише, что и романтические развалины старинных картин и открыток, привычным образом «живописности», что и обыгрывает Таисия Короткова, рисуя свои полотна фломастером на обратной стороне клеенок. Ведь не так сложно представить, что виды полигонов и бункеров вскоре украсят скатерти или занавески для ванной так же, как сейчас их украшают виды Эйфелевой башни или старинных маяков.

Перед нами предстает не «темный лес», но настоящий парк руин. Вместо природы, победившей цивилизацию, — ботанический сад, все растения в котором на самом деле скорее артефакты, нежели порождения дикой природы. В «гербарии», собранном Таисией Коротковой, соседствуют растения и деревья-монументы, но отдельный список составляет всевозможная флора, обладающая магическими, целебными и дурманящими свойствами, иначе говоря, способностью манипулировать реальностью.

«Темный лес» заставляет вспомнить знаменитый проект Пьера Юига на documenta 13. Затерянный мир с болотами, кустами марихуаны, статуей с живым пчелиным ульем вместо головы и белой собакой с розовой лапой, — мир, который для самого французского художника был некоей «компостной ямой», куда отправились «перегнивать» всевозможные найденные на месте элементы, — и в своем «перегное» не возвращаться в природу, но порождать новые культурные видения. Сама «природа» в «Темном лесу» предстает конструктом, обманкой, мимикрией коллективной памяти. Именно культура, прошлое, прикинувшиеся природой, торжествует здесь над современностью и прогрессом с его амбициями прорваться в будущее, заземляет их, оплетает корнями. И эта «природа» вовсе не собирается «очиститься».

Ирина Кулик